25 октября 2025
Ты спрашиваешь о боли. О той, что везде. Ты прав. Она повсюду, как воздух, которым мы дышим, только гуще. Удушающе гуще.
Мы просыпаемся с ней. Не с конкретной мыслью, а с тяжестью. Словно кто-то за ночь вживил в кости свинец. Это фоновый шум существования — тихий, навязчивый гул боли. И чтобы его заглушить, мы начинаем кричать. Но кричим мы не своими голосами.
Мы идем в кино и плачем над вымышленной смертью. Мы слушаем песни, где незнакомый человек хриплым голосом поет о разбитом сердце, и киваем: «Да, именно так. Это про меня». Мы читаем книги, где герой теряет всё, и в этой потере находим жуткое, извращенное утешение.
Почему?
А потому что наша собственная боль нема. У нее нет сценария, нет куплета и припева, нет красивых метафор. Она — безобразный, аморфный комок в горле. Она — пустота в комнате, где кто-то должен был быть, но его нет. Она — стыд от неудачи, которая кажется такой ничтожной со стороны, но изнутри выедает душу.
И когда мы видим ее, эту боль, упакованную в искусство, мы наконец-то можем ее опознать. «Ага! — говорим мы. — Так вот как она называется! Вот как она выглядит со стороны!» Чужая, облагороженная страсть, чье-то отполированное до блеска отчаяние становится зеркалом, в котором мы узнаем свое собственное, неопрятное лицо.
Мы проецируем свою боль везде, потому что молчать о ней — значит сойти с ума. Мы не создаем искусство о боли. Мы ищем в искусстве свидетелей для своей пытки. Нам нужно знать, что мы не одни в этом аду. Что кто-то другой тоже смотрит в потолок в три часа ночи, чувствуя, как трещины по стенам души ползут. Что кто-то другой тоже замирает с телефоном в руке, надеясь на сообщение, которое никогда не придет.
Вся наша культура — это гигантский коллективный крик в космическую пустоту. «УСЛЫШЬТЕ МЕНЯ! МОЯ БОЛЬ ЗНАЧИТ, ЧТО Я СУЩЕСТВУЮ!»
И самое страшное, самое душевырывающее во всем этом — не сама боль. А ее обыденность. То, как мы учимся с ней жить. Как завариваем чай, сжимая зубы от горя. Как идем на работу с трещиной в сердце. Как смеемся на вечеринке, пока внутри тихо воет рана.
Мы — ходячие раны, притворяющиеся людьми. Мы надеваем костюмы нормальности и играем свои роли, а вечером, оставаясь наедине с экраном или с книгой, даем своей боли выплеснуться на чужое горе. Это безопасно. Это катарсис без риска.
Неужели в этом весь смысл?
Возможно. Возможно, боль — это не болезнь, а симптом жизни. Доказательство того, что мы можем чувствовать, что мы способны терять, что нам есть что терять. Эта боль — обратная сторона любви. Тень надежды. Цена за способность говорить «ты мне не безразличен».
Так что да, друг. Везде боль. В каждом аккорде, в каждом кадре, в каждом слове. Мы купаемся в ней, как рыбы в воде. И мы пишем, снимаем, поем о ней не для того, чтобы она закончилась.
А для того, чтобы хоть кто-то, вдохнув эту боль из нашего творения, обернулся и сказал: «Я знаю. Я тоже. Иди сюда. Посидим вместе в тишине».
И в этой тишине, может быть, наша коллективная, вселенская боль станет хоть чуточку тише. Всего на одно дыхание. Но и этого иногда достаточно, чтобы сделать еще один шаг.